Гендиректор фонда Билла и Мелинды Гейтс: Лучшее здравоохранение – улучшение общества

Антон Осипов, Ведомости

Когда Сью Десмонд-Хеллман приезжает в страны третьего мира, ее часто принимают не за генерального директора фонда Билла и Мелинды Гейтс с эндаументом в $40 млрд, а за ассистентку гендиректора. Она считает это скорее смешным, нежели оскорбительным: «Здесь явно не ожидают увидеть женщину на таком посту». Десмонд-Хеллман – известный врач-онколог, с 2014 года возглавившая фонд Гейтсов.

Она не первая женщина в этом кресле: на протяжении 10 лет, по 2008 год, его занимала Пэтти Стоунсифер. Зато Десмонд-Хеллман нарушила другую традицию – ранее на этот пост назначали только топ-менеджеров Microsoft, близких друзей Гейтсов. Десмонд-Хеллман не была близко знакома с ними до собеседования.

Под ее началом штат из 1400 человек, разбросанных по всему миру, от Пекина до Аддис-Абебы. Ежегодный бюджет фонда – около $4 млрд, которые тратятся на множество благотворительных мероприятий, от борьбы с малярией, что стало чуть ли не визитной карточкой фонда, до инвестирования в систему образования США. Зарплата Десмонд-Хеллман – менее $1 млн в год, включая бонусы.

Дочь аптекаря

Десмонд-Хеллман родилась в 1958 году в г. Рино (Невада), у нее шесть братьев и сестер. Мама была учительницей английского, отец – совладельцем аптеки Keystone Owl Rexall, расположенной в миле от дома.

«Аптека стала центром семейной жизни. Братья работали посыльными, а я – бухгалтером, – рассказывает Десмонд-Хеллман. – Не могу сказать, что с детства была лидером. Но кем была, так это крайне жадным до знаний учеником. Мне нравилось все – наука, в частности математика, чтение книг».

С детства она мечтала стать врачом (из семи детей медицинскую карьеру избрало четверо).

«Мои родители отлично относились к окружающим, так что у меня сейчас, при встрече с любым человеком, первым делом возникает мысль: «А что мне в нем может понравиться?», а не «Как он может меня обидеть?» Одно из ранних воспоминаний – отец с кем-то шепчется у черного входа. Когда люди хотели обсудить деликатную проблему со здоровьем или услышать совет, отец говорил: «Давайте отойдем, поговорим вон там». Меня поражало, какое благотворное влияние оказывали на людей эти беседы», – говорит Десмонд-Хеллман.

Она училась в католическом колледже в Рино: только он был семье по средствам. Десмонд-Хеллман самой удивительно, что религия не оказывает влияния на ее профессиональную жизнь. Она шутит: «Я – пример разделения церкви и государства». Так, фонд Гейтсов занимается в том числе распространением контрацептивов и планированием семьи. Вопрос, что делать с рождаемостью в третьих странах, до сих пор остается весьма болезненным. Однако католики постоянно обвиняли фонд в финансировании организаций, пропагандирующих аборты. Два года назад католичка Мелинда Гейтс не выдержала и признала в своем блоге, что она противница абортов: «Я решила не выносить этот вопрос на публичное обсуждение, а наш фонд решил впредь не поддерживать аборты». Десмонд-Хеллман легко согласилась с этим.

«Ты – часть семьи, – говорит она. – Если семья принимает решение так или иначе распоряжаться фондом, меня это полностью устраивает».

После колледжа Десмонд-Хеллман взяла студенческий кредит и поступила в Университет Невады в том же Рино – он был недорог, и не надо было тратиться на кампус. Девушка намеревалась стать спортивным врачом, но на первой же практике попала к онкологу в Veterans Administration Hospital – и сначала заинтересовалась больничной медициной, а потом сконцентрировалась на онкологии.

Рак и СПИД

Получив в 1982 году диплом, она стала интерном в Университете Калифорнии, где познакомилась с будущим мужем, Николасом Хеллманом. Он специализировался на новой для того времени болезни – ВИЧ-инфекции. В 1987 году. они поженились, а в 1989 году фонд Рокфеллера предложил им на два года отправиться в Уганду – проводить исследования и лечить пациентов в местном онкологическом Университете Макерере. Во многом согласиться на предложение подтолкнули ценности, заложенные католической семьей и католической школой, – помогать ближним. В Уганде как раз разгоралась эпидемия ВИЧ-инфекции.

Главным вызовом для супругов стал не культурный барьер, а физический – им пришлось учиться жить без водопровода и электричества.

«Мы только поженились, – вспоминает Десмонд-Хеллман. – В Уганде нам пришлось очень непросто. Я глубоко прочувствовала – глубже, чем когда-либо раньше, – что люди называют привилегированным положением. Все обучение на доктора, все эти штудирования разных типов лихорадок ничего не значили бы, если бы я не сделала практический вклад». The New York Times приводит другую ее цитату: «Меня ошеломило то, что молодые люди умирают, – а мы так мало могли для них сделать».

Поначалу Десмонд-Хеллман хотела заниматься только медициной. Даже в Уганду она поехала ради изучения саркомы Капоши – заболевания, часто встречающегося у долго болеющих СПИДом: «Я рассчитывала, что на месте смогу узнать что-то новое, чтобы сделать вклад в лечение этой болезни». Вместо этого ей пришлось стать управленцем. «Я работала с мужем, а он куда больший интроверт, чем я. Он числился руководителем лаборатории с 35 местными работниками. Нанимала и увольняла их я. Неожиданно выяснилось, что это приносит мне удовольствие. Та командировка открыла мне глаза», – говорила она.

После Уганды пара вернулась в родной штат мужа, Кентукки, где два года они занимались частной практикой, пытаясь лечить – одни из немногих в то время в регионе – больных СПИДом. Другой сферой деятельности были больные раком. Однако слишком многим пациентам Десмонд-Хеллман приходилось говорить, что химиотерапия исчерпала себя, а лекарств для их случая еще не придумано. Поэтому, когда ее мужу предложили заняться разработкой лекарств в Bristol-Myers в Кентукки, она устроилась на работу вместе с ним. Десмонд-Хеллман принимала участие в разработке Taxol, лекарства против рака, и обнаружила, что ей нравится эта работа: «Я люблю своих пациентов, но не получаю никакого удовольствия от частной практики».

Позже ее мама, Дженни, благодаря Taxol вылечила рак груди.

В поисках лекарства

В 1995 году Десмонд-Хеллман пригласили на работу исследователем в Genentech. Тогда эта компания не очень много внимания уделяла раку, хотя позже лицензировала препарат Rituxan. Однако несколько месяцев спустя после назначения Десмонд-Хеллман на пост гендиректора Genentech вступил Артур Левинсон, ранее занимавшийся онкологическими исследованиями. Он направил на поиски лекарства против рака 50% исследовательского бюджета Genentech.

В Genentech Десмонд-Хеллман проработала 14 лет и достигла должности вице-президента по развитию. Во многом благодаря ей были выпущены такие лекарства против рака, как Avastin и Herceptin, а Genentech стали называть крупнейшим американским производителем препаратов для онкологических больных. Самый сложный период карьеры в Genentech пришелся на рубеж веков, когда Десмонд-Хеллман занимала пост директора по медицине. В 1997 году Genentech начала клинические испытания Avastin, на него возлагали огромные надежды. Но в 2002 году, когда в разработку уже было вложено более $100 млн, очередная стадия испытаний не дала ожидаемых результатов – препарат работал не для всех видов новообразований. Акции за один день упали на 10%. Как позже признавалась Десмонд-Хеллман, тогда ей помогли две вещи: сплоченность в самой компании и осознание, что они делают полезное людям дело. Все кончилось хорошо – в 2003 году препарат доказал свою эффективность. Акции в тот день выросли на 45%.

Все работавшие с Десмонд-Хеллман говорят, что она крайне жесткий руководитель. От ненависти подчиненных ее спасает то, что она ухитряется быть обезоруживающе обаятельной, констатирует директор по больничной медицине Университета Калифорнии Роберт Вотчер.

Госпожа канцлер

В 2009 году Genentech была поглощена компанией Roche за $46,8 млрд. К тому времени компенсация Десмонд-Хеллман достигала $8 млн в год. Ей принадлежали сотни тысяч акций Genentech, оцениваемых в $95 за штуку. Но она удивила всех. Вместо того чтобы провести остаток жизни в праздности, начала новую карьеру, став канцлером Университета Калифорнии. Там ее оклад составил $450 000 в год. Из Университета Калифорнии Десмонд-Хеллман захотела сделать аналог клиники Майо (Рочестер, Миннесота) – одного из крупнейших в мире медицинских центров, использующих новейшие разработки. Под ее руководством оказалось 23 000 служащих, медцентр, два госпитальных комплекса, дюжина клиник, более 5500 учащихся и бюджет в $3 млрд. Сама она за первые два года пожертвовала Университету Калифорнии $1 млн.

Первым делом в Университете Калифорнии Десмонд-Хеллман занялась финансами. Снижение госфинансирования и изменение системы медицинского страхования в тот год лишили вуз $38 млн. Десмонд-Хеллман сосредоточилась на сокращении издержек и в 2010 году сэкономила $29,3 млн, но это стоило 270 рабочих мест (частично за счет открытых, но незаполненных вакансий).

Бюджет вуза складывался из платы за лечение пациентов, платного обучения и грантов. Десмонд-Хеллман сделала упор на разработке новых молекул и договорилась о расширении сотрудничества с фармацевтическими гигантами, заинтересованными в научно-исследовательской базе университета. Работа с Sanofi, Bayer и Pfizer помогла увеличить поступления в бюджет вуза.

На сайте Университета Калифорнии отдельно упомянуты заслуги Десмонд-Хеллман в развитии точной медицины в вузе. Ее особенность – анализ больших массивов данных, от истории болезни до информации об экологической обстановке и наследственности, что позволяет определить основную причину заболевания и лечить именно его.

Фонд Гейтсов

Деятельность Десмонд-Хеллман в Университете Калифорнии привлекла внимание четы Гейтс. Они предложили ей возглавить свой благотворительный фонд. Десмонд-Хеллман наслушалась страшилок про Билла и Мелинду Гейтс. У Билла, например, репутация крайне требовательного и язвительного начальника. Так что на собеседовании Десмонд-Хеллман провела разведку боем – принялась критиковать деятельность фонда и затрагивать различные острые темы, чтобы проверить реакцию будущих боссов. Результаты ей пришлись по нраву. В марте 2014 году она вышла на новое место работы.

При ее предшественнике Джеффе Рейксе штат сотрудников фонда практически удвоился до 1200 человек, а ежегодный бюджет достиг $3,4 млрд. Рейкс провел реорганизацию фонда и подкорректировал приоритеты работы. Ими стали борьба с полиомиелитом и малярией, улучшение возможностей женщин по планированию семьи и помощь фермерам беднейших стран.

«Это потрясающая стратегия. Мы работаем над одними из самых главных проблем мира», – решила Десмонд-Хеллман и не стала ничего менять. Ей без этого хватало забот: многие проекты фонда были в пилотной стадии или же их реализация оказалась куда труднее, чем предполагалось.

«Человечество смогло победить оспу – теперь в шаге от победы над другой болезнью, полиомиелитом», – говорила она. Вакцина против полиомиелита появилась только в 1960-х гг. Всемирная кампания стартовала в 1988 году, к прошлому году осталось три государства, где остро стояла проблема полиомиелита, – Нигерия, Пакистан и Афганистан. В сентябре 2015 года ВОЗ исключила из своего списка первую из этих стран.

«У нас есть технические возможности, у нас есть вакцина. Но остается проблема «последнего километра» доставки вакцины: жителям труднодоступных (в том числе из-за ведущихся боевых действий) районов», – говорит Десмонд-Хеллман.

Именно об это спотыкается работа фонда, например, в Афганистане.

Десмонд-Хеллман поставила целью убедиться, что инициативы фонда действенны.

«Не стоит праздновать, если вы изобрели лекарство, но его никто не получил», – рассуждала она.

Как бороться с болезнями или детской смертностью в отдаленных деревнях, где нет не то что медпункта, но даже холодильника, чтобы хранить лекарства?

«Лучшее здравоохранение – улучшение общества: надо заняться водоснабжением, канализацией, климатом, экономикой, мобильностью населения. Фонд как раз этим и занимается», – считает Десмонд-Хеллман.

Цель фонда Гейтсов – изменить и страны третьего мира, и развитые государства. В США он активно пытается влиять на систему образования.

И за это фонд как раз и критикуют.

«Людям не нравится, когда миллиардеры рассказывают им, какое образование надо давать детям, – рассуждает Майкл Эдвардс, редактор веб-сайта openDemocracy. – У них возникает вопрос: в чьих интересах действует фонд? Кому он подотчетен?»

Тут логика Десмонд-Хеллман хромает. Журналист FT задал ей вопрос о разнице между подотчетностью и прозрачностью. Публикация информации в открытом доступе в интернете отнюдь не синоним подотчетности общественным запросам. Десмонд-Хеллман, до этого бойко отвечавшая на все вопросы, стала с трудом подбирать формулировки: «Наша подотчетность – это возможность любого человека проверить, чего достиг фонд». Этот вопрос всегда будет предметом критики, рассуждает она. Ей не по душе те, кто занимает критиканскую позицию, когда фонд занимается инновациями и сам порой не знает, чем кончится тот или иной эксперимент. Лучше проверять гипотезы, чем заранее осуждать, возражает она FT и переходит к следующей теме.

Одна из самых важных особенностей фонда – он надолго переживет своих создателей, так что может планировать проекты на долгое время вперед: «Государство куда оперативнее должно отвечать на запросы граждан. Но нам не нужно отвечать на претензии жителей и акционеров, так что мы можем запускать проекты на 10 лет, на 20 лет. Вот мы и занимаемся этим и берем на себя риски, которые остальные не могут. Например, мы вкладываемся в исследования, которые не принесут практических результатов еще пару десятков лет. Кто станет инвестировать настолько глубоко в проекты вроде разработки вакцин, если не фонд Гейтсов?»