Локомотивами мирового фармрынка сегодня считаются дженерики и развивающиеся страны. Тем не менее компания Roche продолжает упорно делать ставку на новые препараты и развитые рынки.
Галина Костина, «Эксперт»
По данным IMS, ведущей организации по исследованию рынка лекарств, в ближайшие несколько лет на мировом фармацевтическом рынке будут главенствовать два основных тренда: быстрый рост потребления лекарств на развивающихся рынках и появление оригинальных препаратов с новым механизмом действия в самых востребованных областях терапии — онкологии, диабета, аутоиммунных, сердечно-сосудистых заболеваний и заболеваний центральной нервной системы. Однако развивающиеся рынки будут расти в основном за счет дженериков, то есть препаратов, выпущенных в лучшем случае лет двадцать назад. А все препараты с новым механизмом действия, на которые, по прогнозам IMS, придется 42% всех расходов на лекарства в мире, будут потребляться, хотя и с минимальным ростом, развитыми рынками.
В основном под эти два мировых тренда и подстраиваются игроки фармацевтического рынка. Многие покупают дженериковые подразделения и местные компании на развивающихся рынках. Одна из крупнейших фармкомпаний мира Roche не стремится к подобной диверсификации и следует главной своей стратегии, направленной на создание инновационных средств в неудовлетворенных пока терапевтических классах. О трендах мировой фармы и о стратегии компании мы беседуем с директором по развивающимся рынкам Roche Тойганом Гекером.
— Как вы оцениваете оптимизм аналитиков по поводу развивающихся рынков и пессимизм — по поводу развитых?
—Несмотря на довольно пессимистические прогнозы по развитым странам, где рост будет составлять один–три процента, а в некоторых странах объем рынка даже уменьшится, в целом рынок будет расти. В ближайшие пять лет он, по прогнозу Организации по исследованию и анализу рынков лекарственных препаратов, увеличится с 950 миллиардов до 1,2 триллиона долларов. Активы вырастут на 250 миллиардов долларов, а это немалые деньги. Главным локомотивом называют развивающиеся рынки, начиная со стран Латинской Америки и заканчивая Китаем. Половина этого объема будет принадлежать странам БРИК. Отметим, однако, что инновации все же будут появляться и потребляться — в основном в развитых странах Западной Европы, Северной Америки, в Японии. Несмотря на то что в развитых странах правительства оказывают достаточно сильное давление на ценовую политику, рентабельность в них будет выше, чем на развивающихся рынках. Понятно, что основную маржу приносят инновационные средства. Если мы посмотрим на развивающиеся рынки, то там рост идет за счет общих объемов продаж, в основном состоящих из дженериков.
— Таким образом, вряд ли можно рассчитывать на то, что на развивающихся рынках будет появляться больше новых препаратов. Или вы считаете иначе?
— В настоящее время, как правило, инвестициями в инновации занимаются многонациональные крупные компании с огромными капиталами, колоссальными вложениями, очень большим товарооборотом. Что-то вкладывают и правительственные организации, и они же стимулируют инновации. Но посмотрите, что происходит: развивающиеся страны практически догнали развитые по объемам ВВП, однако инвестиции в инновации по-прежнему не равны, на развивающихся рынках их доля пока лишь 10 процентов, на развитых — 90 процентов. Месседж состоит в том, чтобы правительства на развивающихся рынках создавали более комфортные условия для таких инвестиций. Это может означать не только налоговые льготы, но и помощь своим ученым, приглашение иностранных специалистов, благоприятные условия для совместных разработок. Вы знаете, что дипломаты в некоторых странах освобождаются от налогов? А почему не ученые? Многие ученые из России уехали на Запад. Теперь они могли бы вернуться в Россию, заручившись поддержкой правительства, и сделать много полезного. То же касается Китая, Индии, Турции. Это позволит не только активизировать исследования, но и поддерживать или создавать научные школы. Потихоньку это происходит. На мой взгляд, президенты или премьер-министры должны заявить: наша первоочередная цель — новые технологии. Причем во всех областях, будь то телефония, автомобильная индустрия или лекарственные препараты.
— Так президент и премьер России часто заявляют об этом...
— Да. Поэтому мы сейчас очень активны в России. Говорю серьезно: я знаю, что русские склонны иронизировать. Мне кажется, нужно с большим оптимизмом относиться к своей стране. Хорошей точкой отсчета, в частности для развития российской фармацевтики, стала стратегия «Фарма-2020». Она предполагает, что больше препаратов будет производиться на территории страны, что будет больше ученых и специалистов. Эта стратегия активировала рынок и людей. Дистрибуторы, к примеру, сказали себе: «Ну что ж, настало время вложиться в производство», а производственники: «Пришло время вложиться в инновации». И мы видим, что некоторые российские компании очень серьезно занимаются разработками. Но пока их, к сожалению, очень мало.
— Стратегия, вероятно, также содействовала сотрудничеству компаний разных стран?
— Это так. В России произошел некий сдвиг в этом направлении, сейчас многие компании занимаются трансфером технологий. Иностранные компании, открывшие свои производства здесь, несут не только новые технологии, но и огромный опыт, помогающий обучать местных специалистов. Россия может сказать Индии: «Давайте сотрудничать, потому что в вашей стране больше ученых, а у нас есть деньги». Либо объединиться с Китаем, Индией, Турцией, Бразилией, Мексикой. Россия может сообщить странам Запада: «Теперь мы готовы к сотрудничеству, давайте работать вместе». Ситуация изменилась. Подход «я все могу решить сам» — пережиток прошлого. В мировой фармацевтике это особенно заметно: сырьевые базы, производства, исследовательские центры одной компании могут быть рассеяны по всему свету. Компании сотрудничают друг с другом и со всевозможными подрядными организациями, начиная с университетов и заканчивая посредническими компаниями, организующими клинические исследования в разных странах мира. Это тоже очевидный тренд в развитии фарминдустрии.
— Да, известно, что в России такое сотрудничество начинает разворачиваться. И у Roche есть совместные проекты с российскими компаниями. Но ведь Россия для вас не очень доходное место? Вы производите исключительно инновационные препараты, потребляемые в основном в развитых странах. Не рискуете ли вы без диверсификации? Многие крупные компании меняют свои стратегии, некоторые покупают дженериковые подразделения...
— Действительно, основные продажи нашей компании приходятся на развитые рынки. Более чем две трети всех новых лекарств продается именно на них. Но посмотрите: даже при весьма скудных темпах роста объем фармрынка зрелых стран будет в 2016 году под 700 миллиардов долларов, объем рынка развивающихся — вдвое меньше. И мы будем бороться за тот небольшой рост на развитых рынках своими новыми продуктами. Действительно, некоторые крупные компании вложились в дженериковый бизнес. И не только затем, чтобы следовать мировому тренду роста на развивающихся рынках и увеличивать таким образом свою прибыль не за счет маржи, а за счет объемов. Не все так просто. Есть еще одно объяснение: их портфель инновационных препаратов не изобилует новыми разработками. А денег много. Вот они и вкладываются в то, что позволит им держаться на плаву, пока не повезет с новыми интересными проектами. Roche, к примеру, так не делает: компания всегда озабочена качеством своего портфеля, который весьма разнообразен.
— За счет чего?
— Нам везет, ей-богу, нам везет.
— «Нам везет» — слишком простой ответ. В чем все-таки основа того, что у Roche на протяжении десятилетий хороший перспективный портфель, и где гарантия, что и через десять лет он будет перспективным?
— Я хотел быть скромным, но могу быть и хвастливым. На нас работают самые лучшие ученые. У компании есть четыре мощных исследовательских центра. Один из них — Genentech в Сан-Франциско, второй — в главном подразделении в Базеле, третий — Chugai в Японии, а четвертый — центр диагностических исследований в Швейцарии. Все четыре, так уж было изначально определено, достаточно самостоятельны — со своими идеями, методами, культурой. По мнению президента компании, это содействует лучшему творчеству. При этом все четыре центра тесно сотрудничают между собой.
— Но они все равно должны следовать общей стратегии компании?
— В том-то и дело, что общей. Разумеется, мы работаем согласно плану. А наш план — создание инновационных средств в области онкологии, метаболических заболеваний, заболеваний ЦНС, в области вирусологии. Причем если в какой-то области мы не достигаем сиюминутного успеха, то это не означает, что мы прекращаем работу в этом направлении и бросаемся решать другие насущные медицинские потребности, хотя в принципе это тоже может быть неплохой стратегией. Мы можем заморозить на время проект до лучших времен, чтобы в данный момент, пока что-то не складывается, не разбрасываться деньгами.
— Ну хорошо, я была в японской компании Takeda, у них тоже несколько исследовательских центров, они тоже говорят про лучших ученых — в чем все-таки ноу-хау Roche?
— Поверьте, я уже сказал: нет никакого ноу-хау. Все дело в том, что у нас лучшие ученые и лучшие компетенции в определенных областях. В качестве примера хочу привести историю разработки герцептина — хорошо известного препарата от рака молочной железы. Когда мы стали проводить клинические исследования, настроения были весьма пессимистические: на терапию герцептином отвечали лишь 20 процентов пациентов, для остальных 80 процентов он не работал. В другой компании такой проект был бы похоронен. Терять продукт, в который вложена не одна сотня миллионов, на этапе клинических исследований не катастрофа, но что-то вроде того.
Однако наши ученые сказали: стоп, мы знаем, почему так происходит. Нужно для этого препарата отбирать особую группу пациентов с так называемым HER2-положительным раком груди. И мы получили персонализированный препарат, который дает очень хорошие результаты для таких пациентов. Далее компания начала разрабатывать продукты для той части пациенток, которым не подходил герцептин. И сделала еще два новых препарата. Такой же подход использовался при разработке препарата против хронического лейкоза. У нас уже был препарат для пациентов с таким заболеванием, а теперь наш портфель благодаря глубокой экспертизе в этой области пополнился новым продуктом. Я не побоюсь сказать, что мы делаем то, что знаем лучше других в определенных областях. Мы роем и роем в своей области.
Еще один пример — новая разработка в области иммунотерапии рака. Когда начинались исследования, к ним было очень большое недоверие даже среди сотрудников компании: мол, столько времени в этой области ничего не получалось, вот и сейчас не получится, — но команда была убедительной. И сейчас возникла надежда, что в мире появится революционный препарат, который заставит иммунную систему бороться с опухолью. (Речь идет о разработке на основе анти-PDL1, которые журнал Science назвал главным прорывом 2013 года в области иммунотерапии рака. — «Эксперт».)
В шестидесятые мы были лучшими в области антибиотиков, и Roche выдала семь новых препаратов. Это говорит о том, что на тот момент у нас было сконцентрировано огромное количество знаний в этой области. Затем пришла эра других терапевтических областей. Сегодня, к примеру, мы разрабатываем один продукт в области ЦНС. Если мы станем успешными, вы увидите, что мы работаем над смежными направлениями в ЦНС — над средствами для лечения депрессии, биполярных расстройств, шизофрении. Когда начинаешь исследования в области одного направления, например депрессии, никогда не знаешь, куда еще тебя это может завести. Это как будто идешь по коридору — и вдруг открываются невидимые раньше двери. Исследования — это бездонный колодец. При этом, будучи экспертом в этой области, исследователь глубже понимает, каким будет следующий шаг.
— Наверное, ваше преимущество в глубокой экспертизе поддерживается и тем, что в компании существует мощное диагностическое подразделение?
— Конечно. В сотрудничестве с диагностами, которые, к примеру, уже нашли маркер для определенного заболевания, разработчикам зачастую легче найти подходящую молекулу для терапии. Правда, иногда бывает, что такая молекула не находится. А маркер есть. Но он тоже может существовать на рынке. Идеально, когда есть и то и другое. Пример — зелбораф, препарат для лечения меланомы. Маркер помогает отобрать тех пациентов, для которых препарат будет эффективен. Это тоже тренд мировой фармы — разработка препаратов для персонализированной медицины.
— Я слышала, что такой подход — связка маркера и лекарства — позволяет как минимум сократить время разработки за счет того, что препарат быстро показывает свою эффективность. А возможно, и стоимость?
— Время — да. Стоимость — не всегда. Вы знаете, почему большинство самолетов не летает со скоростью выше 900 километров в час, как «Конкорды»? Потому что тогда билет будет стоить не пятьсот евро, а пять тысяч. В фармацевтике, когда речь идет об инновационных средствах, вы не можете себе позволить в процессе разработки устаревшие технологии, это не даст результата. Исследования постоянно усложняются, условия проведения испытаний — тоже, все это очень большие затраты. Многие правительства нападают на фармацевтов за высокие цены на инновационные препараты и требуют снижения цен. Но я считаю, что общий подход должен быть гибким. Да, цены должны существенно снижаться там, где инновационные препараты переходят в дженерики. А если речь идет, к примеру, о новых препаратах персонализированной медицины, которые предназначены не для миллионов пациентов, а порой для нескольких тысяч, как можно оправдать затраты, ведь мы должны проходить все те же стадии, что и для препарата, рассчитанного на миллионы пациентов? С точки зрения многих экспертов, правительства должны оптимизировать общие расходы на здравоохранение: ведь известно, что на препараты расходуется из общего бюджета на здоровье всего два-три процента, остальное — на койко-места, медперсонал и прочие сервисы. Но с каждым годом новая диагностика, новые методы лечения и компьютеризация объективно снижают бремя затрат, в частности на госпитализацию. Какое-то время назад, когда я работал в Центральной и Восточной Европе, было проблемой сокращение больниц в Польше. Их насчитывалось около 700, а расчеты показывали, что 200 вполне хватило бы. Но возникал вопрос безработицы. Поэтому нужны более глубокие реформы, чем отдельно в фармацевтике или здравоохранении.
— Стремление к снижению цен на лекарства вызвало, в частности, длительную дискуссию и корректированиезаконодательства в разных странах относительно вывода на рынок биоаналогов. Рост потребления биопрепаратов и выход биоаналогов — еще один тренд мирового рынка. Многие крупные компании высказывались против упрощенного вывода на рынок биоаналогов. Но их упрекали в том, что они хотят продлить свои преимущества и после завершения действия патентов. Ваше мнение?
— Действительно, эта тема неоднозначна. Биопрепараты стали решать многие трудные задачи благодаря новым достижениям науки. Но наступил период, когда эти бестселлеры стали терять свою патентную защиту. Сейчас многие компании объявляют, что в их портфеле появится несколько биоаналогов. Может, я и не совсем прав, но у меня впечатление, что кое-кто даже не подозревает, во что ввязывается. Другие просто показывают, что они следуют в социально значимом фарватере (не факт, правда, что они будут производить эти препараты). Вывод биопрепаратов очень затратен, и вывод биоаналогов не менее затратен. Это связано с особыми технологиями создания биопрепаратов. Это же живые системы. Даже в одной компании иногда невозможно получить одинаковый продукт, а надо! Главный вопрос — качество биоаналога. Будет ли он действовать так же, как оригинал? Из-за этого шли битвы. Поэтому многие (и отнюдь не только владельцы патентов, но также врачи и пациенты) ставили вопрос о том, чтобы биоаналоги проходили такой же путь для регистрации, как и инновационные биопрепараты. Разумеется, хорошие биоаналоги нужны рынку, все же они дешевле оригиналов. Значит, их потребление будет расти. Только в США объем доступного рынка биопрепаратов составляет около 25 миллиардов долларов, по истечении в ближайшие годы патентов многих блокбастеров он будет доступен для биоаналогов. Для кого-то это может стать неплохим бизнесом при условии, что биоаналоги будут безопасными и эффективными.
Компания Roche входит в число ведущих компаний мира в области фармацевтики и является лидером в области диагностики in vitro и гистологической диагностики онкологических заболеваний. Стратегия, направленная на развитие персонализированной медицины, позволяет Roche производить инновационные препараты и современные средства диагностики, которые спасают жизнь пациентам, значительно ее продлевают и качественно улучшают. Будучи одним из ведущих производителей биотехнологических лекарственных препаратов, направленных на лечение онкологических заболеваний, тяжелых вирусных инфекций, аутоиммунных воспалительных заболеваний, нарушений центральной нервной системы и обмена веществ, а также пионером в области самоконтроля сахарного диабета, компания уделяет особое внимание вопросам сочетания эффективности своих препаратов и средств диагностики с удобством и безопасностью их использования для пациентов. Компания была основана в 1896 году в Базеле (Швейцария); сегодня штат ее сотрудников составляет более 82 тыс. человек. Инвестиции группы компаний Roche в исследования и разработки превысили в 2012 году 8 млрд швейцарских франков, а объем продаж составил 45,5 млрд швейцарских франков. Roche полностью принадлежат компания Genentech (США) и контрольный пакет акций компании Chugai Pharmaceutical (Япония).
Мировое потребление лекарственных препаратов
Мировые расходы на биологические препараты
42% расходов до 2016 года будет приходиться на 20 ведущих терапевтических компаний
